Свободное психоаналитическое партнерство

Повесть братьев Стругацких «За миллиард лет до конца света» была впервые опубликована в журнале «Знание – сила» в 1976–77 гг. История ее создания интересна: весной 1973 г. Стругацкие пишут небольшой план-черновик, в котором основная концепция повести сформулирована кратко, но показательно: «"За миллиард лет до конца света" ("до Страшного Суда"). Диверсанты. Дьявол. Пришельцы. Союз 9-ти. Вселенная...» [1]; но с момента зарождения идеи до ее воплощения летом 1974 г. в жизни авторов произошло несколько значимых событий.

​

Главным из них было «дело Хейфеца», близкого друга Бориса Стругацкого, которого арестовали за распространение статьи собственного сочинения «Иосиф Бродский и наше поколение». «Распространение заключалось в том, что он давал читать написанное хорошим знакомым, один из которых оказался не очень хорошим и заложил Хейфеца. <…> И всех, включая самого Бориса Натановича, таскали в Большой дом как свидетелей, как людей, читавших этот непотребный для советского гражданина текст. Или как подозреваемых» [2].

​

Это происшествие оставило заметный отпечаток на сюжете и атмосфере находящейся в процессе написания повести, придало ситуации «давления» максимальную реалистичность и  достоверность и тесно переплело художественный конфликт и реальную биографию авторов: «"Миллиард" стал для Бориса Натановича повестью о мучительной и фактически бесперспективной борьбе человека <…> против тупой, слепой, напористой силы, не знающей ни чести, ни благородства, ни милосердия, умеющий только одно – достигать поставленных целей, – любыми средствами, но зато всегда и без каких-либо осечек» [3].

​

Сами Стругацкие отмечают, что когда они писали эту повесть, «то ясно видели перед собою совершенно реальный и жестокий прообраз выдуманного Гомеостатического Мироздания, и себя самих видели в подтексте, и старались быть реалистичны и беспощадны – и к себе, и ко всей этой придуманной нами ситуации, из которой выход был, как и в реальности, только один – через потерю, полную или частичную, уважения к самому себе» [4].

​

Сюжет повести довольно прост: главный герой физик Дмитрий Малянов, отправив семью в отпуск, работает над доказательством одной научной гипотезы, как вдруг его тихая жизнь нарушается и начинают происходить странные события: приходят люди, которых он никогда не видел, появляются неожиданные подарки, то и дело в гости заходят друзья, которые необычно себя ведут, в конце концов, его даже обвиняют в убийстве.

​

Герои постепенно выясняют, что научная проблема, над которой работает Малянов, чрезвычайно важна для судеб человечества, и поэтому некая мифическая всемогущая сила мешает ему продолжать исследования, чтобы в будущем они не привели к необратимым последствиям. На протяжении всего произведения герой находится под постоянным давлением обстоятельств, вынуждающих его отказаться от работы, иначе, совершить определенный выбор. Судьбы его знакомых (персонажей-двойников Малянова), тоже оказывавшихся «под давлением», репрезентируют последствия разных вариантов выбора, и Малянов может наглядно представить перспективы собственного будущего. Последней каплей, заставившей героя сдаться, оказываются угрозы благополучию его семьи.

​

Критики и исследователи солидарны в том, что повесть «За миллиард лет до конца света» стала квинтэссенцией ситуации выбора, свойственной как поэтике Стругацких, так и произведениям других писателей конца 1960-х – середины 1970-х гг.

​

В конце 1960-х гг. большинство литераторов осознали невозможность вступления в Союз писателей и публикации своих текстов. Вернулась жестокая, подчас бессмысленная цензура, на открытое высказывание собственных мнений было наложено вето, отсутствовала свобода слова и мысли. Все это вместе со многими дополнительными факторами привело к тому, что изменилась и тематика произведений: в романах и повестях особенно часто стала появляться тема выбора, окрашенная в подчеркнуто драматические тона [5] (см., например, произведения: Ю. Бондарев «Выбор»; А. Арбузов «Выбор»; В. Быков «Обелиск», «Сотников» и др.).

​

Кроме того, согласно распространенной точке зрения, в это время в советском обществе в целом и интеллигентской среде в частности произошли значительные перемены на мировоззренческом уровне: стала ощущаться растерянность, разочарованность в прежних идеалах, невозможность их достижения, потеря ориентиров.

​

Вера в «коммунизм с человеческим лицом» была дискредитирована, ей на смену пришли скептицизм, пессимизм и осознание бессмысленности попыток что-либо изменить и к чему-либо стремиться. Общество пришло к выводу, что прошедшие было либеральные реформы оказались очередной фикцией, и человеку некому доверять, кроме себя. Оптимистичный и положительный герой-шестидесятник, которому море было по колено, рвущийся творить, изобретать, подчинять вселенную, начал превращаться в разочарованного в жизни диссидента с пессимистическим мироощущением, с пониманием бессмысленности бытия, неверием в какие бы то ни было перемены к лучшему. Тем самым, на место метафоры труда как творческой деятельности во благо большинства пришла модель индивидуальной (и как правило, интеллектуальной) работы как демарша советской системе, личного подвига и эскапистской позы одновременно, достигаемых через нелегкий и окрашенный в метафизические тона «выбор» [6].

​

Одновременно с переломом мировоззренческих взглядов в Советском Союзе началось увлечение идеями экзистенциализма. Так, многие произведения современных зарубежных писателей и философов, среди которых драматургия «театра абсурда» Ионеско и Беккета, а также произведения Камю и Сартра [7], ходили по рукам в любительском переводе в машинописных самиздатских копиях.

​

Экзистенциализм был своего рода модным, отчасти запретным, и оттого еще более притягательным увлечением. В интеллигентских и писательских кругах, куда в то время были вхожи и братья Стругацкие, работы Кафки, Камю и Сартра цитировались и обсуждались, их идеи и настроения были настолько близки той атмосфере, которая сложилась в советском обществе к середине 1960-х гг., что буквально «витали в воздухе»:

​

«В советских условиях зло отождествлялось с понятием "неправильного" – неправильного социума, извращенного марксизма и, конечно, неправильного правительства. Западная же культура трактовала зло как имманентно присущее личности. Зло было внутри, а не снаружи. Свобода личности, которая, как верили в России, должна была обеспечить духовное совершенство, оказывалась не наградой, а бременем. "Человек обречен быть свободным", - говорил Сартр, и ему вторил Камю: "Свобода… тяжкое ярмо, одинокий бег на длинную дистанцию… Один в угрюмом зале, один перед судом других и перед своим собственным. Всякую свободу венчает приговор"» [8].

​

Показательно, что все эти идеи исследователи находят в повести «За миллиард лет до конца света». Хорошим тоном считается интерпретация повести как романтической реакции советских диссидентов на политические и социальные обстоятельства эпохи начала 1970-х. Многие критики отдельно отмечают сопричастность современников происходящим на страницах книги событиям, ясное понимание проблем, которые стоят перед героями, нечуждость ситуации выбора:

​

«Все выглядит весьма правдоподобно и узнаваемо: сидят в обыкновенной квартире обыкновенные ученые, только обсуждают они необыкновенную проблему – как жить "под давлением" и что это, собственно, за давление. Фантастика остается фантастикой, она смотрит "со стороны" на человека, пытаясь выяснить его духовные и интеллектуальные возможности, но в этой повести перед нами не вообще человек, а именно наш современник – близкий, понятный, со всяческими своими семейными забавами, мелкими неустроенностями, с желанием совершить в своем деле нечто стоящее, человек, который не может жить, не уважая себя. И выбор, который ему предстоит сделать, решение, которое он должен принять, - это в какой-то мере наш выбор, наше решение» [9].

​

Известный биограф Стругацких Ант Скаландис отмечает, что «любимая тема Стругацких – проблема нравственного выбора – на этот раз обострена до предела и максимально приближена к простым будничным заботам каждого читателя. И, конечно, за читателем остается право увидеть в книге и научную фантастику, и мистику и политику, или – самого себя, как в вогнутом зеркале с пугающим увеличением» [10].

​

О какой сопричастности современников идет речь в вышеприведенных цитатах? Очевидно, сопричастности ситуации давления, под которым в данную эпоху оказалось множество советских граждан. Однако важно отметить, что исследователи не идут дальше констатации этой сопричастности, которая позволяла читателям в какой-то степени отождествиться с героями. Главное в ситуации выбора – не давление, под которым она создается, но те варианты, возможности выбора, которые она представляет герою. В широком смысле для современников Стругацких выбор был: сдаться или продолжать настаивать на своем. Для самих Стругацких, как и для их героев, сущность выбора заключалась совсем в другом.

​

На чашах весов выбора главного героя повести «За миллиард лет до конца света», с одной стороны, оказывается работа, с другой – жизнь и благополучие его семьи. Логика характера героя прописана таким образом, что в данной ситуации он не может не выбрать семью. Но за этим конфликтом изначально кроется нечто большее, дихотомия, которую Стругацкие пытались разрешить на протяжении всей творческой деятельности. Анализ показывает, что ситуация выбора между работой и другим важным аспектом жизни человека характерна как для ранних [11] («Попытка к бегству», «Далёкая Радуга», «Понедельник начинается в субботу»), так и для поздних произведений писателей («Гадкие лебеди», «Второе нашествие марсиан», «Град обреченный»).

​

В середине 1960-х идея работы как смысла жизни достигла апогея. В книге «Понедельник начинается в субботу», одном из самых любимых, читаемых и цитируемых в СССР (особенно в среде технической интеллигенции) произведений Стругацких, описан апофеоз бесконечного труда и работы, затмевающих все другие интересы, цели и задачи. Стругацкие считали, что как труд превратил обезьяну в человека, точно так же отсутствие труда в гораздо более короткие сроки превращает человека в обезьяну. Так, в повести «Понедельник начинается в субботу» аллегория превращения человека в обезьяну реализуется в буквальном смысле: в результате лени или отсутствия работы у героев-«магов» начинает расти шерсть в ушах, которая со временем становится гуще и покрывает все тело, и человек полностью деградирует.

​

Для героя «За миллиард лет до конца света» потеря работы также является началом превращения в «медузу», полной потерей человеческого достоинства и собственного «я». Размышляя о судьбе одного из своих знакомых, который сдался под напором давления «гомеостатического мироздания» [12], Малянов говорит: «А Вечеровский Глухова теперь в упор не видит. Значит, и меня не станет видеть. Все придется изменить. Все будет другое. Другие друзья, другая работа, другая жизнь… Семья, может быть, тоже другая… С тех пор все тянутся передо мною кривые глухие окольные тропы. Глухие… Глухов… И будет стыдно смотреть на себя по утрам в зеркало, когда бреешься. В зеркале будет очень маленький и очень тихий Малянов» [13].

​

Также показательными являются мысли Малянова об их будущих отношениях с женой после того выбора, который он собирается совершить: «Просто не знаю, как бы она в действительности отнеслась к моему превращению в медузу. Наверно, я и любить-то не смогу ее по-настоящему, даже на это не буду способен» [14]. Так, трудоспособность фактически становится для героев единственным залогом собственной социальной и эмоциональной состоятельности,  и поэтому потеря трудоспособности оказывается для героя травмой, справиться с которой у него нет никакой возможности.

​

Сами Стругацкие комментируют метаморфозы героев следующим образом: «Человека просто расплющило. Он остался жив, но он уже не тот. Вырожденная материя… Вырожденный дух» [15]. Ключевая ситуация выбора оказывается навязчивой не только для героев повести, но и для самих писателей. Стругацкие раз за разом возвращаются к ней, пытаясь понять, как избежать невозможного выбора, при любом из вариантов которого человек теряет собственную идентичность.

​

Один из самых значимых принципов жизни Стругацких эксплицирован в следующем высказывании, ставшем знаменитым афоризмом: «Жизнь дает человеку три радости: друга, любовь и работу». Можно сказать, что именно эти понятия конституируют жизненное пространство человека, замыкают его в центр своеобразного треугольника, непоколебимыми вершинами которого являются, причем перекрытие доступа к одной из этих вершин оказывается для человека эквивалентом смерти и приводит к тотальному разрушению его жизненной парадигмы.

​

В мире Стругацких работа (в широком смысле) оказывается для человека стрежнем, вокруг которого конституируется собственное «я», становится путем к осознанию самоидентичности. Без работы смысл теряют другие константы: любовь и дружба. Так, Малянов понимает, что его дружба уже разрушена, и стремится спасти последнюю ценность – семью.

​

Только один герой «За миллиард лет до конца света» – математик Вечеровский – соглашается противостоять напору «гомеостатического мироздания» и сохранить результаты научных исследований (в том числе рукописи своих друзей) по той причине, что ему, в отличие от Малянова, нечего терять, кроме собственной жизни, которой он готов пожертвовать ради работы.

​

Как так получилось, что в той реальности, в которой жили Стругацкие, с ее железным занавесом, с ее болезненным отношением к еврейскому вопросу, с ее коммунальными квартирами, с ее запретом заграничных поездок, писателям оставалась только одна радость – «бегство» в работу? Говорят, что подобная навязчивость мотива работы у Стругацких стала реакцией на общественные изменения начала 1970-х годов. Так писатели пытались справиться с крушением не только общественных, но и их личных идеалов, отрицать произошедшие изменения и сбежать, скрыться в убежище собственного труда, не соприкасаясь с травмирующим окружающим миром. Однако слаженность этой концепции подрывается тем, что, как мы уже успели убедиться, настойчивая фиксация на мотиве работы характерна для всего творчества Стругацких, в том числе для ранних про-коммунистических повестей, в которых люди строят «прекрасное светлое будущее».

​

Для раннесоветского человека труд воспринимался проявлением высшей степени организации символического порядка. Концепция труда (работы, творчества, профессии, строительства нового мира), первоначально взявшего на себя роль одного из двигателей нового советского государства, настолько глубоко укоренилась в общественном сознании, что постепенно утратила необходимость в артикуляции и перешла в разряд «само собой» разумеющихся «очевидных» явлений, которые незримым образом организуют реальность.

​

Это, в свою очередь, освобождало представителей данного общества от рефлексии по поводу обязательности труда и сущности работы в целом, поскольку «само осознание того, что Другой регулирует процесс, в котором я участвую, освобождает мое сознание, поскольку я знаю, что он меня не затрагивает» [16]. Таким образом, труд становится не только способом избежать рефлексии и адресовать свои сомнения в трудоспособности или компетентности «большому Другому», но и своеобразным маркером социальной включенности, который позволяет индивиду быть опознанным в качестве «своего», причастного существующему символическому порядку.

​

Вспыхнувшая было с новой силой в оттепельную эпоху вера в возможность реорганизации мироздания посредством труда в 1970-е гг. оказалась дискредитирована. Так, скрытые и ранее не репрезентируемые механизмы работы символического порядка по организации социальной действительности оказались на поверхности и предстали в своем обнаженном виде, к которому представители данного общества оказались не готовы. Показательно, что концепция «гомеостатического мироздания» в повести «За миллиард лет до конца света» выполняет роль именно идеальной регулирующей символической структуры, не имеющей привязки к конкретным именам и реалиям, что делает ее фактически универсальной и максимально действенной инстанцией энтропии.

​

Именно «гомеостатическое мироздание», вместо того чтобы защищать героев от неблагоприятной действительности, оказывается апогеем ее травматичности, что приводит героев к парадоксальной ситуации недоверия к собственному миропониманию и миропорядку. Так, работа, которая в прежней системе координат служила залогом социального благополучия, оказывается попыткой бегства от той действительности, которая перестала поддерживать ее статус. Таким образом, можно описать модель трансформации статуса труда иначе: не пошатнувшиеся принципы «советских людей», а деформирующееся рабочее государство заставляет ценностно переориентировать свой трудовой подвиг от социально чувствительного «во-благо-общества» к личностно окрашенному «вопреки-энтропии».

​

Когда-то в самом начале совместной писательской деятельности Аркадий Стругацкий, находясь на военной службе на Камчатке, писал брату: «А сейчас чорт знает из каких подвалов выползла мысль об увольнении, о спокойной нормальной жизни, в которой нет места таким вещам, как грязь по колено, протекающий потолок, глупые и злые разговоры, мат без конца… Нет, для такого блаженства я явно не создан. Была бы работа – другое дело, все это не замечалось и не ощущалось бы так остро. <…> Марксизм прав: ни одно занятие не может идти на пользу, если оно не связано с интересами общества. За что ни возьмешься – вечно встает прежний тупой и скучный вопрос: зачем? кому оно нужно? <…> Огородики, преферанс, охота, рыбалка – все это защитная реакция организма против морального самоубийства. У меня и еще у некоторых – книги, душеспасительные беседы <…>. И нет ничего и никого, кто указал бы, что делать, кто облагородил бы это свинское существование хорошей целью» [17].

​

Также следует отметить, что понятие работы у Стругацких оказывается более существенным, чем кажется на первый взгляд, рассматривается максимально широко и захватывает в себя понятие творчества (как научного, так и художественного), так, что они становятся эквивалентны и взаимозаменяемы. Интересно, что в повести «За миллиард лет до конца света», которая по сюжету является рукописью Малянова, «найденной при странных обстоятельствах», под «работой» герои всегда подразумевают письменный текст, идеи и гипотезы, воплощенные и доказанные на бумаге. Именно такие идеи, по мнению «гомеостатического мироздания», приведут к необратимым изменениям в истории человечества.

​

Сами Стругацкие в этот период начали писать «в стол», потеряв надежду на публикацию. Манипуляция страхом перед письменным текстом и гиперболизация его значимости (со стороны как власти, так и оппозиции) являлись для того времени отличительной особенностью осуществления общественного контроля.

​

Лишить человека его работы, возможности творчества – значит перекрыть ему доступ к кислороду, доступ к «человечности», превратить в животное (обезьяну, «медузу»). Выбор в такой ситуации всегда уже предопределен: у человека нет возможности ни сдаться, ни продолжать борьбу. Он загнан в угол и в любом случае теряет все. Конфликт, связанный с ситуацией выбора у Стругацких, носит скорее онтологический, чем социальный или политический характер, и разочарование современников в существующей системе стало лишь катализатором взрыва заложенного в мировоззрении Стругацких противоречия: невозможности совместить работу, единственно способную удовлетворить человека, но делающую его социально и экзистенциально одиноким, и существование в обществе, которое всегда влечет за собой ответственность не только за собственные поступки, но и за судьбу окружающих людей, и не дает человеку стать в полной мере «собой» в процессе перманентного творчества.

 

Вероника Беркутова

 

 

Статья опубликована: Беркутова В. В. В поисках утраченного выбора: между трудом-во-благо и жизни-вопреки // Транслит. 2012. № 10—11. С. 105—110.

 

​

Сноски и примечания:

 

[1] Неизвестные Стругацкие. От "Отеля…" до "За миллиард лет…": черновики, рукописи, варианты. Донецк, 2006. С. 516.

 

[2] Скаландис А. Братья Стругацкие. М., 2008. С. 392–393.

 

[3] Стругацкий Б. Н. Комментарии к пройденному // Стругацкий А. Н., Стругацкий Б. Н. За миллиард лет до конца света. М., 2008. С. 251.

 

[4] Там же.

 

[5] См.: Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература. Т. 2. М., 2006. С. 14.

 

[6] При том что реализация продуктов этого индивидуального творческого предпринимательства должны были распространяться в и с помощью инфраструктуры государства, основанного на коллективистских принципах.

 

[7] Ср. воспоминания современников:

«Это был мой знакомый двадцатилетней давности. Двадцать лет назад он заколол ножом жену, скорее ради полноты экзистенциального опыта (мы все тогда читали Камю в переводе с польского), чем из ревности…»

Найман А. Славный конец бесславных поколений. М., 1999. С. 110.

 

«В 1957-59 гг. в нашей среде ходили по рукам затрепанные копии "самодельных" переводов, фрагментов или даже целиком нашумевших на Западе книг в духе экзистенциализма ("Тошнота" Сартра, "Чума", "Миф о Сизифе" Камю, "Лысая певица" Ионеско, а особенно модной была пьеса Беккета "Ожидая Годо"). В наши представления о Театре из этих пьес бурно врывалась абсурдность, бессмысленность всего сущего, нечто совершенно новое, энергичное и свежее, так невероятно контрастирующее со всем застоявшимся, фальшивым и затхлым».

Нусберг Л. Штрихи о Борисе Понизовском (Конец 50-х в Питере) // Антология новейшей русской поэзии «У Голубой Лагуны». Ньютонвилль, 1983. Т. 2а. С. 179.

 

«В то время, когда советская культура переживала бурный период, в распоряжении интеллигенции оказалось философское богатство Запада – экзистенциализм. Еще до того, как зло стало преградой для русских авторов, советский читатель (и зритель) смог достаточно детально познакомиться с разработкой этой проблемы лучшими деятелями западной культуры. <…> В сферу русской духовной жизни попали сочинения Сэлинджера, Сартра, Камю, Кафки. <…> Не случайно, само слово «экзистенциализм» – этот лексический монстр – служило одним из паролей в интеллигентских компаниях. <…> Сложная и мучительная философия экзистенциализма, конечно, не стала достоянием многих, <…> но литература Сартра, Камю, Кафки пользовалась огромной популярностью».

Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. М., 1996. С. 265.

 

[8] Вайль П., Генис А. Указ. соч. С. 266.

 

[9] Смелков Ю. Мужество выбора // Дружба народов. М., 1977. № 6.

 

[10] Скаландис А.Указ. соч. С. 370.

 

[11] Так, показательным представляется диалог в «Стажерах», одной из первых повестей Стругацких, в которой герои беседуют о сущности и значимости работы. Первую точку зрения выражает отрицательная героиня, которую в произведении ждет несчастливая судьба:

​

«Сумасшедший мир. Дурацкое время, – сказала она устало. – Люди совершенно разучились жить. Работа, работа, работа… Весь смысл жизни в работе. Все время чего-то ищут. Все время чего-то строят. Зачем? Я понимаю, это нужно было раньше, когда всего не хватало. Когда была эта экономическая борьба. Когда еще нужно было доказывать, что мы можем не хуже, а лучше, чем они. Доказали. А борьба осталась. Какая-то глухая, неявная. Я не понимаю ее».

​

Вторая точка зрения представлена ее оппонентом, положительным героем, который так настойчиво отвергает ее аргументы, что становится очевидно: работа для него – это не просто одна из форм деятельности, но смысл жизни, единственная возможность самореализации, единственный способ бытия.

​

«Где уж тебе понять? – подумал он. – Где тебе понять, как неделями, месяцами с отчаянием бьешься в глухую стену, исписываешь горы бумаги, исхаживаешь десятки километров по кабинету или по пустыне, и кажется, что решения нет и что ты безмозглый слепой червяк, и ты уже не веришь, что так было неоднократно, а потом наступает этот чудесный миг, когда открываешь наконец калитку в стене, и еще одна глухая стен позади, и ты снова бог, и Вселенная снова у тебя на ладони. Впрочем, это даже не нужно понимать. Это нужно чувствовать».

См.: Стругацкий А. Н., Стругацкий Б. Н. Страна багровых туч. Путь на Амальтею. Стажеры. М.; СПб., 2007. С. 431.

 

[12] Разумеется, концепция «гомеостатического мироздания» понималась Стругацкими аллегорически (не случайно еще в черновых вариантах можно обнаружить несколько эквивалентных наименований). Гомеостатическое мироздание, как маловероятную и труднозащитимую гипотезу, следует принимать в качестве условного кода, означающего перманентное пребывание сознательного человека в поле трудного, неотвратимого выбора.

 

[13] Стругацкий А. Н., Стругацкий Б. Н. За миллиард лет до конца света. С. 195.

 

[14] Там же. С. 224.

 

[15] Там же. С. 159.

 

[16] О субъекте и его различных действиях «посредством» Другого см.: Жижек С. Интерпассивность, или Как наслаждаться посредством Другого. // Жижек С. Интерпассивность. Желание: влечение. Мультикультурализм. СПб, 2005. С. 16.

 

[17] Цит. по: Скаландис А. Указ. соч. С. 131.