Случай М.

Виньетка случая подготовлена для Международной конференции «Детский психоанализ: прошлое, настоящее, будущее» и опубликована с согласия анализанта.

М., женщина 32-х лет, обратилась ко мне после прочтения моей статьи в интернете. Она сразу сообщила, что я четвертый психоаналитик, к которому она обращается, и ей кажется, что никто не может ей помочь.

М. родилась в небольшом сибирском городке, в детстве семья несколько раз переезжала, так как отец был военным, а мать – медиком. Первое время сессии проходят примерно по одной схеме – М. жалуется на головные боли, иногда – на крайне болезненные месячные, иногда просто на сильные боли в животе. Она жалуется на странные ощущения в теле – периодическое резкое ухудшение зрения, невозможность ни на чем сконцентрироваться.

Постепенно начинает рассказывать отдельные сохранившиеся воспоминания. При этом становится очень возбужденной, речь приобретает отрывочный, спотыкающийся характер. Выясняется, что все детство для нее – череда постоянных хождений по врачам и медицинских манипуляций. Она повторяет «это было странно», «мать закапывала мне в глаза лекарства», «мать ставила мне клизмы», «я постоянно болела чем-то непонятным», «странным», «никто не мог мне помочь», «моя мать просто была садисткой», «она меня ненавидела», «она хотела меня уничтожить». М. идентифицировала себя как постоянно разрушаемый объект, и стало понятно, что в настоящем она продолжает оставаться той, кому никто не может помочь и с кем происходит нечто непонятное и странное. Она пересказывает бредовые идеи матери (о важности лечения в соответствии с лунными циклами и сложные схемы расчета дозировки лекарств на основе нумерологии), но сохраняет по отношению к ним дистанцию, высмеивая их.

Некоторое время я выслушивала ее перечисления странных и непонятных событий из ее детства, связанных с ее домашним лечением и хождениями по врачам, которые то и дело находили у нее признаки разных заболеваний. Параллельно она говорила о том, какие интерпретации ей давали прошлые аналитики. Ей предлагали идею, что болезненные месячные выражают ее отторжение матери и женского вообще. А пропадающее зрение может быть выражением желания не видеть своего прошлого. И вплетение этих интерпретаций в ее речь давало ясное ощущение, что проигрывается та же самая история врачей, которые ищут то, чего на самом деле нет. Я тоже ощущала в себе импульс вступить в эту игру, но вместе с этим ясно понимала, что стоит начать интерпретировать, как я стану одним из этих врачей, который пытается найти то, чего нет в ней.

В случае с делегированным симулятивным расстройством мы имеем дело с безумием матери. А ребенок, даже когда он взрослый, предъявляет это внешнему миру. Иными словами, ребенок страдает от того, чем не болеет.

Когда М. в очередной раз говорит о пропавшем накануне зрении, я просто отвечаю: «Это действительно очень странно».

С этого момента М. стала больше говорить о своих ощущениях собственной жизни под угрозой, у нее случилось несколько панических атак, она начала нецензурно ругать мать, называла ее детоубийцей, постоянно вспоминала об абортах матери. Она видела лишь одно объяснение тому, что с ней проделывала мать, – мать хотела убить ее.

Однажды М. вспоминала, как мать записалась с ней на прием к самому именитому профессору краевого центра, где они жили, а после приема, выйдя из его кабинета, обозвала его болваном. Я обратила внимание М. на то, что «матери было важно, чтобы врачи были бессильны». На этом я остановила сессию.

Эффект этого вмешательства стал поворотной точкой в анализе. Он настолько поразил меня, что я снова и снова в размышлениях возвращалась к тому, почему эта сессия вызвала лавину изменений в жизни М.

М. после школы не получала никакого образования, не оказывалась в ситуациях «организованного обучения» с преподавателем (наставником, ментором и т. п.). Буквально на следующей же сессии она сообщила, что записалась на онлайн-курсы. А через какое-то время нашла репетитора по английскому, чуть позже стала осваивать профессию, о которой давно думала. Физические симптомы перестали ее беспокоить, она не упоминала больше ничего странного и вообще перестала смаковать тему физиологических проявлений болезней.

Возвращаясь к тому, что же произошло, я могу предположить, что осуществился переворот такого рода: долгое время М. была объектом манипуляций и лечения. Структура аналитической ситуации отводит анализанту место субъекта, и это место становится очень важным . Затем она сама подошла к тому, что объектом унижений и манипуляций являются «врачи». Отсюда становится возможным изменение способа читать свое прошлое: мать разрушала не М., а Другого. Точка на утверждении иного желания матери и иного объекта позволила выйти из игры. Аналитик отметил иной аспект наслаждения матери, после чего дуальные отношения (мать-дочь) стали триангулярными (мать-дочь-Другой). Субъективный мир М. обрел порядок и закон. Стало меньше хаоса и непонятного. Стало возможно получать знания и говорить с другими людьми, М. стала очень много писать, восстанавливать отношения с родственниками по линии отца, думать о том, чтобы издать книгу.

Ольга Дорофеева